Молотов. Наше дело правое [Книга 2] - Вячеслав Алексеевич Никонов

место до сих пор, было отныне потеряно и теперь перешло к противнику. Тем самым исчезли перспективы на быстрый и непрерывный успех»[466]. Производство танков, за которое Молотов нес ответственность, на протяжении всего 1941 года нарастало от месяца к месяцу. В январе их было выпущено 230, в июне — 378, в декабре — 1245. Всего за 1941 год промышленность дала 6629 танков, из них 3037 Т-34[467].

Торжественное заседание, посвященное 24-й годовщине Октября, в традиционном месте провести было нельзя: в вестибюле Большого театра зияла воронка от разрыва фугаса. Выбор пал на станцию метро «Маяковская». «С одной стороны станции стоял поезд. Двери вагонов были открыты. В них развернули буфет. Руководство страны прибыло на специальном поезде с противоположной стороны и вышло на перрон станции из вагона. Сталина встретили овацией. Все были в военной форме, в гимнастерках, с орденами»[468]. Сталин закончил доклад молотовскими словами: «Наше дело правое — победа будет за нами!» Зал взорвался аплодисментами. И тут две тысячи голосов под музыку тут же подхватившего мелодию оркестра запели «Интернационал»: «Это есть наш последний и решительный бой!» Козловский, Барсова, Рейзен и Михайлов выступили на концерте.

Утром 7 ноября было еще темно, когда члены ПБ поднялись на трибуну Мавзолея. Молотов — справа от Сталина. Бушевала метель. В 8 часов под бой часов из Спасских ворот на коне появился принимающий парад Буденный. «Объезжая войска и поздравляя их с праздником, т. Буденный слышал в ответ такое горячее и дружное “ура!”, что я увидел, как прояснилось лицо т. Сталина, каким оно стало радостным и довольным… Подозвав меня, т. Сталин спросил, нельзя ли сделать так, чтобы передать Красную площадь в эфир, — вспоминал Власик. — “Все будет обеспечено”, — я вернулся, чтобы доложить об этом т. Сталину. Он уже начал свое историческое выступление. Я обратился к Молотову, который стоял рядом, и сказал громко, чтобы слышал т. Сталин:

— Красная площадь вышла в эфир!»[469].

Молотов замечал: «На параде 7 ноября его речь не была записана, он потом отдельно записал»[470]. Как можно было не поверить в победу, видя такую неодолимую силу и волю.

Битва за Москву продолжалась. 25 ноября Молотов направил послам всех стран, с которыми существовали дипломатические отношения, первую из серии нот о военных преступлениях нацистов — «О возмутительных зверствах германских властей в отношении советских военнопленных»: «Пленных красноармейцев пытают раскаленным железом, выкалывают им глаза, отрезают ноги, руки, уши, носы, отрубают пальцы на руках, вспарывают животы, привязывают к танкам и разрывают на части». Протестуя против нарушения норм человеческой морали, советское правительство возлагало всю ответствен ность за эти бесчеловечные действия «на преступное гитлеровское правительство Германии»[471]. Ярость благородная вскипала, как волна. Реакции Запада на серию подобных нот Молотова не было до октября 1942 года, пока он не направил заявление советского правительства об ответственности гитлеровских захватчиков и их сообщников за злодеяния, совершаемые ими в оккупированных странах Европы. Именно в этом послании впервые прозвучало предложение о создании международного суда по военным преступлениям[472]. Отсюда вырастет Нюрнбергский трибунал.

Зато сразу же последовал «ответ» из Берлина, где 27 ноября 1941 года передали сообщение о том, что в плен сдался сын Молотова, который выступил по радио от своего имени и от имени Якова Джугашвили — сына Сталина. «Георгий Скрябин» поведал, что с пленными обращаются хорошо, и передал «пламенный братский, чисто русский привет и пожелал долгих лет жизни для будущей счастливой, освобожденной от большевиков и жидов России». На следующий день иностранные корреспонденты имели возможность пообщаться якобы с ним на Вильгельмштрассе[473].

У Молотова не было сына. И не было родственника с таким именем. Это была чистая фальшивка. А вот Яков Джугашвили действительно попал в плен, но никто не видел его после этого живым и не слышал его голоса.

1 декабря Молотов с почетным караулом встречал на Центральном аэродроме генерала Сикорского. 3 декабря Сталин принял его в кабинете Молотова. Заявив себя сторонником второго фронта и «адвокатом Советского Союза в Лондоне и в Америке», Сикорский высказал пожелание формировать польские части поближе к позициям англичан, которые якобы обещали помочь военным снаряжением. Желательно — в Иране. Но на советские деньги, получая советское оружие и довольствие. В результате переговоров была подписана декларация о дружбе и взаимопомощи. Выдвинутая Сталиным идея союзного договора на военный и послевоенный период поддержки не нашла, как и идея неофициального обсуждения проблемы границ. Советское правительство предоставило беспроцентный заем в сумме 300 миллионов рублей, выполнило обещание о переводе формирующихся польских частей из района Бузулука в Среднюю Азию. К февралю 1942 года польская армия фактически уже развернулась в составе шести дивизий, насчитывавших 73 тысячи военнослужащих, готовых к отправке на фронт. Однако вместо этого они будут эвакуированы через Иран[474].

В начале декабря, когда в полной мере стало сказываться отсутствие подготовки немцев к войне в зимних условиях, развернулось контрнаступление по всему фронту — от Калинина до Ельца, которое предприняли войска Западного (Жуков), Калининского (Конев) и Юго-Западного (Тимошенко) фронтов, за месяц отбросивших противника на 100–250 километров. Германия потеряла 50 дивизий. Стало ясно, что ее стратегия молниеносной войны провалилась. Тем более после того, как в войну вступили США.

Японское авианосное соединение под командованием адмирала Нагумо, вышедшее из залива Хитокаппу на острове Итуруп, в ночь с 7 на 8 декабря атаковало базу американского флота Пёрл-Харбор, уничтожив и выведя из строя 8 линкоров, 6 крейсеров, эсминец и 272 самолета. В тот же день другое авианосное соединение, базировавшееся на Тайване, атаковало американские аэродромы на Филиппинах, британские аэродромы в Малайе и Сингапуре, высадило десант на севере Малайи и в Южном Таиланде. 8 декабря Конгресс США принял резолюцию об объявлении войны Японии. В тот же день в Токио был обнародован императорский рескрипт об объявлении войны Соединенным Штатам и Великобритании. 11 декабря США объявили войну Германия и Италия. Началась война на Тихом океане[475].

8 декабря Рузвельт, принимая нового советского посла — Литвинова, высказал пожелание, чтобы СССР вступил в войну с Японией и предоставил США возможность использовать советские аэродромы для нанесения ударов по Японским островам[476]. Ответ пришел в телеграмме Молотова 10 декабря: «Мы не считаем возможным объявить в данный момент состояние войны с Японией и вынуждены держаться нейтралитета, поскольку Япония будет соблюдать советско-японский пакт о нейтралитете… В настоящий момент, когда мы ведем тяжелую войну с Германией и почти все наши силы